Владимир Цеслер: трудолюбивый и одержимый

ВЛАДИМИР ЦЕСЛЕР

Родился 30 апреля 1951 г. в Слуцке.
После армии попал в Минск, жил у родственницы в Доме масонов
в Верхнем городе.
С 1975 по 1980 г. учился в Белорусской государственной академии
искусств на факультете дизайна. После окончания работал в полиграфии.
Первый плакат, выполненный в соавторстве с Сергеем Войченко, был сделан для пионерского ансамбля в 1979 г.
После смерти Сергея Войченко в 2004 г. работает один, но студия
по-прежнему носит название «Цеслер & Войченко».

Гуманитарий

— Трудно было в советские времена получить такую мастерскую?

— Не просто трудно — невозможно, только через смерть.

— Правда?..

— Надо было вступить в Союз художников и ждать, пока кто-нибудь из его членов умрет, — тогда мастерская освободится и по очереди в нее сможет въехать следующий. Но у нас была немного другая история. До нас здесь были чердак и голуби. В 1986 году наши с Сергеем Войченко имена впервые прозвучали на международном конкурсе плаката — беспрецедентный случай для того времени. Мы получили две международные премии, в том числе Гран-при, вручать их приезжал генеральный секретарь ООН. Друзья, знавшие кого-то из представителей власти, подсказали, что этот дом готовится к капитальному ремонту и можно «пробить» в нем мастерскую для Союза художников. Мы так и сделали, но ремонт в этих помещениях заканчивали уже своими руками. Нас потом обвиняли в том, что мы ворвались без очереди, но в итоге все утряслось.

— Если попытаться вспомнить самую незабываемую и невероятную вечеринку, проходившую в этой мастерской, что первое вам приходит на ум?

— Посиделки для меня уходят в прошлое. В последнее время я все чаще предлагаю друзьям пойти прогуляться... Помню, как-то меня попросили сделать плакат для бильярдного клуба. Я обращал внимание, что иногда бильярдом увлекаются девушки, которые принимают во время игры разные пикантные позы. И у меня было такое художественное решение: девушка в лайковых шортах склонилась над бильярдным столом спиной к зрителям. И часть ее фигуры образует два бильярдных шара. Потом поговорил с Тамарой Гончаровой (владелица модельного агентства «Студия Тамара». — Прим. ред.), попросил ее подыскать девушку для фотографирования с очень красивой соответствующей частью фигуры. Она пообещала кого-нибудь найти. И вот сидят у меня в мастерской люди, какие-то немцы, общаемся, пьем кофе. Вдруг звонок. Заходят четыре девушки, спрашивают Володю. Подхожу. Говорят, что от Гончаровой, становятся в ряд, поворачиваются спиной, стягивают юбки. И здесь я начинаю понимать, в чем дело... Указываю на подходящую девушку, и они уходят. После этого над столом повисает смертельная тишина с немым вопросом: что это было?..

— По Минску ходят легенды о том, что Владимир Цеслер всегда был в окружении высоченных и очаровательных женщин. И что вы говорили, будто оттеняете своим образом красоту и рост сопровождающих вас дам... Но как это удается?

— Специально никогда ничего не получится.

— Это магия в самом образе художника, которая притягивает красивых женщин?

— Может, это ошибочная магия. Дело не в художнике, а в неординарном способе мышления. Человек живет определенной жизнью, и для кого-то оказывается, что эта жизнь очень интересная.

— Человек, который считает себя художником и для которого эстетическая составляющая является определяющей, может простить легкомысленность и даже глупость барышне, если она чертовски хороша?

— Конечно! Начнем с того, что это очень весело... А веселья нам всем так не хватает! Но самое главное в жизни — это все-таки общение с человеком, включая девушек в период ухаживания. Есть такой фильм «Джордж Харрисон: жизнь в материальном мире». Когда у Харрисона спросили, что он получил взамен популярности, он ответил так: «Теперь я могу знакомиться с тем, с кем хочу».

— У меня есть знакомый влиятельный бизнесмен, по образованию медик. Он говорит, что любовь — это цепочка химических реакций...

— Тогда я не химик, а гуманитарий. И не физик — в том смысле, что есть люди, которые предпочитают физический процесс отношениям.

Рождение птицы-шняги

— Когда-то я мальчишкой попал к вам с Сергеем Войченко с просьбой сделать логотип для канала «БТ», и вы готовили борщ... Это было лет 20 назад, к телевидению тогда относились не очень, но вы мне не отказали. Почему?

— Был интересный заказ. Есть традиция делать ребрендинги логотипов. А у нас по телевизионным знакам этой традиции как-то не сложилось. И дело не в художнике, который разрабатывает знак, а в том, кто будет утверждать. Надо ли вставлять буслика или колосок, чтобы его потом утвердил заказчик? Руководителю телеканала в то время хватило смелости его утвердить. Единственное, этот логотип не должен быть белым: я его планировал в ярких кислотных цветах — красном и зеленом — как индикаторы.

— У вас колоссальное количество работ, которые завязаны не только на уникальном цветовом решении, но и на игре слов и смыслов. Например, «птица-шняга завтрашнего дня» или все эти нецензурные перевертыши... Это не совсем работы художника — кажется, для этого он уже должен быть мастером слова и каламбура.

— Нет, художник может видеть это быстрее кого-либо, ведь это образы.

— Как это происходит: эй, ухнем — увидеть игру слов при обратном прочтении?

— Ну, это как спросить у токаря, как ему удалось выточить такую сложную деталь.

— Токарь долго тренируется.

— У меня тоже долгая тренировка.

— Но здесь каждый раз новая история!..

— Это как с рисунком: научить рисовать можно любого человека, независимо от таланта. Ведь раньше все рисовали — с детства заставляли. Только у кого-то быстрее происходит тренировка руки и памяти. Человеку говорят: нарисуй прямую линию. Он начинает рисовать, управляя своей рукой. А художник сделает несколько мазков — раз, раз!.. И все. Но чтобы это сделать, надо потратить огромное количество времени на совершенствование мастерства. То же с мышлением: если ты постоянно его тренируешь, находишься в поиске, то потом у тебя начинает получаться. Хотя профессионально мне подобные вещи продавать не удавалось. А для себя — каждый день такой тренинг: где-то рождается в беседе заголовок — потом либо забываешь, либо успеваешь зафиксировать и обработать.

— Природа таланта, по-вашему, это что?

— Трудолюбие и одержимость.

— Однажды мы записывали видеоинтервью с Алексеем Дударевым и спросили у него, можно ли по ребенку определить, есть талант или нет? И он ответил, что ему никогда не было скучно одному. Вы не размышляли над тем, что многое должно быть заложено изначально? В ребенке, который еще ничего не умеет, но которому интересно изучать самому этот мир... Себя вспоминали в детстве, вам было что-то интереснее, чем другим?

— Нет, такого не было. Вспоминаю о жадности и щедрости. В детстве я всегда делился конфетами и не понимал почему. Теперь понимаю: если я не дам другому попробовать, то он не будет знать, как было вкусно мне.

— Чтобы стать художником, должна быть искра божья? Как принцесса на горошине: родилась принцессой — спать на неровном будет плохо. Так и художники: родился таким — вы его хоть в тюрьму, хоть в армию, он все равно будет мыслить образно. Или все дело в великом педагоге Владимире Садине, у которого вы обучались в Слуцкой изостудии городского дома пионеров и школьников?

— В детстве я попал в изостудию, но это не значит, что я так все это любил. Сбегал и в авиамодельный кружок, нравилась литература, занимался танцами... Потом как-то беседовал с одним японцем о нашей системе образования. Он поинтересовался принципом отбора в художественные учебные заведения. Я рассказал про экзамены, и он был шокирован: как это так — вы отталкиваете от себя ребенка? Дело в том, что в Японии принимают всех желающих, которые хотят посвятить себя искусству. И у них есть еще отличие: школа не разделена, там все арт — вместе учатся художники, скульпторы, поэты, танцоры. И только выходя из школы, человек понимает, чем ему лучше заниматься: скульптурой, танцем или акварелью. А в мое время на кафедру графики брали пять человек — на всю страну. Создавали искусственные барьеры, чтобы отсеивать людей.

Кофе и сигареты

— Вы долго работали в тандеме с Сергеем Войченко. Как выглядит совместное творчество, как разделяются обязанности?

— Наш преподаватель говорил, что это некое Зазеркалье, когда беседуешь сам с собой вслух. Что такое работа? Это кофе, сигареты, мы сидим и разговариваем. Понимая друг друга, мы это делать, может быть, уже и не хотим. Потому что понятно, как это будет. И делать даже скучно. Но подтвердить делом разговор надо. В основном это все «на пальцах» происходит. Самое важное — отбросить все лишнее, оставить только самый момент схождения элементов в одной точке.

— Вы спорили с Сергеем?

— Конечно! Когда я остался один, часто начал представлять, что бы он сказал. И либо соглашаюсь с ним, либо нет.

— В вашем дуэте был лидер?

— Сергей полагал, что я лидер. Но я считался с ним очень серьезно. Он был инертный, и если бы его не подталкивали, он вообще бы ничего не делал. Относился всегда ко всему скептически. Никогда никого не ругал, просто молчал.

— Ваша легендарная работа «12 из ХХ» — уникальные яйца, которые приходилось делать очень долго из-за высокой сложности...

— Дело не в сложности. Стояли все предприятия, невозможно было ни к кому обратиться. Гвоздей не было! Конечно, работать без спонсоров было сложно. И все деньги, которые нам удавалось зарабатывать, мы вкладывали в этот проект. Четыре года ушли на эту историю...

— То есть был момент, когда уже все эмоционально пережили, но надо было доделать?

— Да, такое ощущалось. Но если бы сейчас спросили: хочешь снова пройти этот путь? Ответил бы: конечно, нет.

— А где сейчас эти яйца?

— Здесь, в этой мастерской. Чтобы их продавать, надо этим заниматься. А художник либо хорошо продается, либо хорошо работает.

— Почему вы так категоричны? Неужели нет людей, у которых хорошо получается и то и другое?

— Очень редко. В Беларуси искусство рынком не является. Поэтому продавцов нет.

— Как у вас происходит: вы для себя решаете, что надо немного подзаработать, — берете какой-то заказ, а потом снова работаете в свое удовольствие?

— Так всегда. Заказ — это щепа, от которой ничего, скорее всего, не останется. Редко бывает иначе, когда ты сдаешь заказ и тебе говорят, что все устраивает. Чаще всего заказчики ведут себя с той позиции, что они умные, — раз заработали деньги. И они тебе что-то надиктовывают. Поэтому сегодня не дизайн ведет эстетику, а заказчик ведет эстетику дизайнера — вставляет свои идеи. Так в автомобилях и во всем остальном.

— Правда ли, что заказчик склонен выбрать из трех предложенных вариантов худший?

— Как правило. Поэтому я стараюсь другие идеи не показывать, а только лучшую.

— Слышал об истории, когда вам надо было представить на конкурс три варианта, а было только два. Третий сделали случайно, но именно он получил премию.

— Да, и это немного разочаровало.

— Почему так происходит и происходит ли это только у нас, где появилось новое поколение разбогатевших и ощутивших власть людей? Или похожая ситуация везде и нет такого, чтобы художнику просто доверяли?

— Недавно разговаривали о Польше, куда некоторые наши люди отправляются работать. Но в дизайнерах, людях с идеями, поляки не нуждаются. Почему? Потому что они еще недостаточно взлетели. Например, в Канаде или в США дизайнеры нужны, а в Польше — нет. Пока нет. В дизайнерах нуждаются мощные экономики. Ведь для чего дизайнер нужен? Владелец видит в нем специалиста, который может вдохнуть жизнь в его товар. А здесь — хотя бы что-нибудь выпустить. Но постепенно все раскачивается.

Чего от себя ожидать

— Вы пенсионер?

— Да.

— Какая у вас пенсия?

— В пересчете — 90 долларов.

— Вы помните самый невероятный гонорар применительно к тем временам, когда он был получен? Ведь когда-то 90 долларов в Беларуси — это были неплохие деньги...

— Не было ничего такого лихого. Никогда.

— Вы всегда подчеркиваете, что легко относитесь к деньгам...

— Я их не собираю. И автомобиля у меня нет. Меня спросили: как же ты ездишь? А куда?

— Не любите путешествовать?

— Стараюсь никуда не ездить.

— И переехать не собирались?

— Но переезжают ведь не от хорошей жизни... Разве что сломался бы дом, где мастерская. Тогда — может быть. А поскольку есть где работать, то куда ехать?

— В начале 2000-х я хотел снимать новогодний проект, связанный с красивыми местами в Минске. Режиссер меня тогда убеждал, что красивых мест у нас нет... А по-вашему, Минск красивый? Вы любите город?

— Не сказал бы, что люблю. Но однажды возвращался пешком с вокзала, была осень, утром веяло запахом жженой листвы... Что значит красиво в Минске? Понятия о красоте у людей разные. В советское время здесь, вспоминаю, одна эстонка Сильвия блоки стеклянные заказывала. И она рассказывала мне, как ей понравился Минск. Спрашиваю: «Чем он тебе так понравился?» Она отвечает: «Он такой чистый...» А я у нее спрашиваю: «Сильвия, где ты видела грязный военный городок? И у нас просто сорить нечем». Сейчас все вдруг бросились строить стекляшки, считается, что это современно. А в Европе стекляшкам уже 80 лет... Минск постепенно делается не для жизни, чтобы ты в нем воспитывал детей. Он превращается в город для зарабатывания денег.

— А Слуцк, откуда вы родом, это особенный город для Беларуси?

— Да, особенный. В детстве я видел его зеленым, в палисадниках, в парке — оркестр, медовые запахи, нарядно одетые люди, цветы на балконах. А потом как-то вдруг раз — построили промышленные предприятия, и он стал не совсем ухоженным. Сейчас его к «Дожинкам» причесали — вроде, говорят, стало лучше.

— От того, что человек растет и существует в красивом месте, его эстетический взгляд на мир меняется?

— У меня есть друг, польский художник. Мы как-то гуляли с ним по варшавскому району Праги. И там стояли такие же, как у нас, пятиэтажки с залитыми битумом швами. Стройбат делал... Мы беседовали на эту тему и пришли к выводу, что даже в таком доме может родиться каноническая личность. Место определяющим не является. Представьте: итальянский город, 40 тысяч людей, все — от крыш до брусчатки — говорит о том, что здесь может родиться художник, как это было в эпоху Возрождения. И вдруг XX век — и почти ни одного итальянского имени. А из Беларуси, Польши, России — имена, имена, имена...

— Виды изобразительного искусства могут носить национальный характер в современном мире?

— Если художник супер — пусть он говорит, что из Беларуси. Если плохой — ну что скажешь?.. Национального дизайна не бывает.

— «Российская газета» назвала вас вторым после президента Лукашенко самым известным белорусом. Но, в отличие от менее известных спортсменов, художников и музыкантов, вы в тысячу раз скромнее — поверьте, я записываю очень много интервью.

— А чего пыжиться?

— Тогда почему других заносит? Это искушение?

— Художник, когда до чего-то дорастет, уже очень хорошо знает, чего от себя ожидать. И всегда есть люди, которые будут тебя хвалить или ругать. У художника должен быть иммунитет к критике и хвальбе. Потому что ругают и хвалят ведь не за что-то. На самом деле никто тебя не ругает, основательно разложив по полочкам. А делают это, просто чтобы гадость сказать... Когда ты с этим поладишь внутри, тебе уже все равно, что о тебе скажут. Вот, например, есть человек, гениальный своей акварелью. Но акварель — она тихая такая. А меня, наверное, из-за каких-то скандальчиков больше знают. Встретил недавно в бильярдной одного мальчика — он подошел ко мне и спросил: «А это правда, что вы делаете брошки с ругательными словами?» Это известность...

— Образ художника — это всегда яркий персонаж и в поступках, и во внешнем виде. Это подсознательно?

— Нет, люди и художники разные бывают. У меня в мастерской был один американский художник — он в первой двадцатке. Пришел в белой рубашке и черном костюме. Под клерка одет, ничего вызывающего. А архитектор Гауди? Его вообще всегда за бомжа принимали. Поэтому и погиб так нелепо: подумали, что бомж попал под трамвай, и не сразу вызвали скорую...

— Вы рассказывали, что во времена длинных волос любили гулять и у вас было ощущение счастья бродяги: ты идешь, а впереди — вся жизнь...

— Да, ездили летом в Эстонию на музыкальные сейшены на попутных машинах. И действительно было такое ощущение.

— А сейчас? Вот вы идете, вам немного за 60, и впереди уже не вся жизнь... Грустновато?

— Нет, не хочется особо никуда ходить, потому что все равно нужно возвращаться в мастерскую. Здесь весь мир.

— Нестрашно заглядывать в будущее?

— Некогда пока заглядывать.

— Вы не боитесь смерти?

— Что, просыпаться утром — и думать о ней?.. Страшно, наверное, в любом возрасте. Перед тобой все открыто, а тут раз — и закроется. Когда человек умирает, он уносит все с собой. Ему небольно, нестрашно, а страшно тем людям, которых он оставил. И то же самое, когда человек дурак...

Не вошедшие фрагменты

— Сколько раз за жизнь нормальный мужчина имеет право влюбиться?

— Человеку свойственно ошибаться.

***

— Вам говорили, что вы с Андреем Макаревичем обладаете немного схожей манерой общения?

— Да.

— И еще: он нахваливал ваши голубцы, будучи ведущим самой популярной кулинарной телепрограммы на постсоветском пространстве.

— Да, это было в Москве у моего приятеля, собралось много народа. Готовили в небольшой выварке, которую нашли у него на балконе. Вечеринка была после КВН, Макаревич был в жюри, проголодался и напросился к нам.

***

— Есть ли такое произведение, которое кто-то сделал, вы не понимаете как, но при этом восхищены?

— Это хорошая поэзия. Барабанщику нужны хотя бы палочки. Для поэзии ничего не нужно, она творится из ничего.

Впервые материал был опубликован в журнале Office Life № 3(9)/2018.