Крайне редко смотрю сериалы, но от «Чернобыля» кровь в жилах закипела. Позвала детей и сказала: «Вы должны увидеть эту историю. Люди должны знать историю Второй мировой войны, для того чтобы не повторять преступления и ошибки, и точно так же нужно знать историю чернобыльской катастрофы».
Сериал «Чернобыль» не показывает все в точности, как было, — это не документальный фильм. Его цель — не собрать факты, а дать почувствовать то, какой ужас произошел в 1986 году.
Ужас радиационного излучения заключается именно в том, что его нельзя увидеть, услышать, осязать — нельзя почувствовать. А здесь художественный фильм не дал точные факты, но он дал почувствовать...
Мы смотрели фильм, я периодически останавливала кадр и объясняла детям то, что им сложно еще понять. Объясняла, как воздействует на организм облучение, что такое лучевая болезнь, что такое атомный взрыв... Я рассказывала о том, что я помню об апреле 1986 года — мне тогда исполнилось 10 лет. Я не знаю, каким образом мой отец узнал об аварии на АЭС. Он рассказывал, что в лабораториях сработали приборы, в его НИИ или у коллег... Я никогда не уточняла, где именно, — место не имело значения. Важно было то, что научно-инженерное сообщество очень быстро распространило информацию в своей среде. Отец запретил нам выходить на улицу и обзванивал друзей с предупреждением.
Дома буквально в течение получаса отец собрал простейший индикатор. Из завалявшегося где-то в его рабочем столе счетчика Гейгера — Мюллера, трехсотвольтовой батареи от военного полевого телефона, которая ждала своего времени, и обычной неоновой лампочки. Эти три элемента были соединены последовательно отрезками проводов, и неоновая лампочка тут же неритмично заморгала, фиксируя улавливаемые счетчиком гамма-излучение. Далее — небольшие расчеты по привязке известной из паспорта импульсной чувствительности счетчика ко времени измерения. Нужно было сосчитать, сколько раз моргнет неонка за 36 секунд. Сколько раз моргнет — такое и значение мощности дозы в мкР/ч.
Друзья и знакомые звонили отцу, спрашивали про слухи, про радиацию, как ее измерить. Отец рассказывал о показаниях собранного «на коленке» индикатора, советовал принимать йод. Достаточно быстро «достал» дополнительные детали и сделал прототип дозиметра. Я его запомнила по характерному треску: чем выше радиация — тем выше частота. Этот треск можно услышать в фильме в тот момент, когда трое работников станции с большими дозиметрами на груди спускаются в подвалы, чтобы слить накопившуюся в резервуарах воду. А у меня этот треск стоял в ушах практически все пять серий! Я понимала, что все время, когда люди находились возле станции, не имея защиты и без дозиметров, они подвергались сильнейшему облучению. Я смотрела серию за серией, кулаки сжимались от ужаса и злости.
Кулаки сжимаются от ужаса, потому что я осознаю, какой вред наносит организму облучение.
В фильме есть очень точный образ, который описывает Валерий Легасов: «Каждый атом урана-235 — это пуля, летящая со скоростью света, пробивающая все на своем пути — дерево, металл, бетон, плоть. В каждом грамме урана-235 содержится более миллиарда триллионов таких пуль».
Когда мы смотрим фильмы про войну и видим солдат, сражающихся под градом пуль, мы в ужасе. Когда смотрим, как инженеры в фильме заглядывают в реактор, как пожарные тушат огонь, как жители Припяти стоят и смотрят на пожар — у меня в ушах оглушительный треск старых дозиметров. Мое сознание рисует миллиарды летящих «пуль» распадающегося урана, мое сознание добавляет звук разрывающихся сигналом дозиметров, которых не было на людях...
На людях в фильме не было персональных дозиметров. Точнее, не было прямо показывающих дозиметров — тех, что сразу показывают, а не подвергаются считыванию по прошествии времени. Не было у персонала АЭС в доступности дозиметров, которые способны были измерять высокую мощность дозы. И совсем не было дозиметров у населения. Тогда ведь были или военные приборы, которыми можно было что-то измерить в эпицентре ядерного взрыва, или лабораторно-научные приборы — дорогие, тяжелые и использующиеся в разных закрытых учреждениях. А нужен был еще и простой индикатор — «народный» дозиметр. Когда власти признали масштабы чернобыльской катастрофы, в Минске был объявлен конкурс на лучшую разработку «народного» дозиметра. Вот тогда мой отец с единомышленниками и создал дозиметр «Мастер-1», который потом производился по всему Советскому Союзу. А после распада СССР дозиметрическая тематика стала основой создания нашего семейного предприятия «Полимастер».
Спустя 25 лет после чернобыльской катастрофы я ездила в командировку в префектуру Фукусима, чтобы раздать дозиметры беременным женщинам, проживающим в 40 километрах от аварийной АЭС. Мой наручный дозиметр часто сигнализировал, и это уже был другой звук, нежели у старых дозиметров, и я могла видеть индикацию уровня радиации на ЖКИ... Но я видела испуг в глазах окружающих меня людей, которые до этого момента отрицали опасность просто потому, что радиация неощутима... Не удивлюсь, если появится фильм «Фукусима».
Авария на АЭС — это жутко. Чернобыль для меня — это уже не город, это имя радиационной катастрофы. ЧЕРНАЯ БЫЛЬ.
***
Несколько месяцев назад Людмила Антоновская в интервью Office Life говорила: «У каждой семьи дома есть термометр, хотя мама может положить руку на лоб ребенку и почувствовать, если температура повышена. Но ни у кого дома нет дозиметра, хотя радиация не менее опасна, чем повышенная температура, а ощутить ее ни один из органов чувств не может».
